Оформление. Изображение уголка гостиной XIX века.
Друзья Людмилы и Руслана!
Простите дерзкий наш пассаж.
Строфой великого романа
Мы начинаем вечер наш.
Он посвящен отцу поэтов,
Им вся поэзия согрета,
И каждая строка остра
Его прекрасного пера.
Друзья Людмилы и Руслана
Пусть в сердце нашем он живет,
Как прежде трепетно поет
Строфой бессмертного романа.
Оставила его рука
Пушкиниану на века!
«Господину Псковскому гражданскому губернатору действительному статскому советнику и кавалеру Борису Антоновичу Адеркасу.
Управляющий министерством иностранных дел тайный советник граф Нессельроде сообщил высочайшую Его императорского величества волю: зная, что родные г. Пушкина владеют недвижимостью в Псковской губернии, Его величество положил сослать его туда, вверяя его надзор местных властей»
И я от милых южных дам,
От жирных устриц черноморских,
От оперы, от темных лож
И, слава Богу, от вельмож
Уехал в сень лесов тригорских,
В далекий северный уезд;
И был печален мой приезд…
2 ведущий. В первые дни ссылки деревня показалась А.С.Пушкину тюрьмой. Бешенству его не было предела. А потом все переменилось. Что же произошло?
Но здесь меня таинственным щитом
Святое провиденье осенило,
Поэзия, как ангел-утешитель,
Спасла меня, и я воскрес душой.
1 ведущий. Его спасла работа. Он полюбил природу этих мест, нашел верных друзей в Тригорском. Перед поэтом раскрылся мир неизведанного, мир народного творчества. Любил он зимними вечерами сидеть в людской или в горнице няни и слушать деревенские песни.
1 чтец. Стихотворение «Буря мглою небо кроет»
На сцену входят девушки в русских сарафанах с прялками в руках, начинают работать и поют «Лучинушку». Сбоку на сцене горит лучина.
Ученик (в роли А.С. Пушкина). «Знаешь мои занятия? До обеда пишу «Записки», обдаю поздно, после обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки – и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!
Инсценировка эпизода сказки о Царе Салтане.
На сцене ученики, исполняющие роли няни, Царевны-лебеди и Гвидона.
Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит
Глядь – поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ж ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?
Грусть-тоска меня съедает;
Люди женятся; гляжу
Не женат лишь я хожу
Да на свете,
Говорят, царевна есть,
Что не можно глаз отвесть.
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает –
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава,
Сладку речь-то говорит,
Будто реченька журчит.
Только, полно, правда ль это?
Да! такая есть девица.
Но жена не рукавица:
С белой ручки не стряхнешь,
Да за пояс не заткнешь.
Услужу тебе советом-
Слушай – обо всем об этом
Пораздумай ты путем,
Не раскаяться б потом.
Но пора уж мне жениться,
И об этом обо всем
Пораздумал я путем;
И готов душою страстной
За царевною прекрасной
Так пешком идти отсель
Хоть за тридевять земель.
Зачем далеко?
Знай, близка судьба твоя,
Ведь царевна эта – я.
Тут она, взмахнув крылами,
Полетела над волнами
И на берег с высоты
Опустилася в кусты,
Встрепенулась, отряхнулась
И царевной обернулась:
Месяц под осой блестит,
А во лбу звезда горит;
А сама-то величава,
Выступает, будто пава,
Сладку речь-то говорит,
Будто реченька журчит.
2 ведущий. В годы Михайловской ссылки Пушкин часто называл себя «тригорским изгнанником». «Каждый день, часу в третьем пополудни, Пушкин являлся к нам из своего Михайловского, вспоминала хозяйка Тригорского. – Ну, пришел Пушкин– все пошло вверх дном: смех, шутки, говор так и раздаются по комнатам»
1 ведущий. Не будь у Пушкина Тригорского, не горел бы спокойно огонь на алтаре поэта. Вся деревенская жизнь его была бы другой. Все было бы в ней иначе, и не только его судьба, но и судьбы Онегина, Татьяны, Ленского, может быть, тоже были бы иными. Общение с тригорскими друзьями, наблюдения за жизнью других окрестных помещиков давали поэту «краски и материалы для вымыслов, столь натуральных, верных и согласных с прозою и с поэзиею сельской жизни России» (А.И. Тургенев).
Впечатления русской природы, обаяние древней псковской земли с ее «благородными курганами» и городищами, общение с крестьянами, с крепостной крестьянкой нянею – «все волновало нежный ум» Пушкина, способствовало постижению души русского народа.
2 чтец. Стихотворение «Зима. Что делать нам в деревне».
Звучит вальс.
На фоне танцующей пары на сцену выходят двое.
Ученица (в роли А.П. Керн). В 16 лет меня выдали замуж за генерала Керна. В 1819 году я приехала в Петербург с мужем и отцом. Мне очень нравилось бывать в доме Олениных. На одном из вечеров я встретила Пушкина. Гости уже стали разъезжаться, а Пушкин стоял на крыльце и провожал меня глазами. И вот во время пребывания моего в доме тетки моей, в Тригорском, в1825 году, в июне месяце мы увиделись вновь.
Звучит романс «Я помню чудное мгновение».
Ученик (в роли А.С. Пушкина). Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы – легкомыслие или кокетство – позволить мне это. Переписка ни к чему не ведет, я знаю; но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанное вашей хорошенькой ручкой.
Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных.
Прощайте, божественная, я бешусь и я у Ваших ног.
Ученица (в роли А.П. Керн). Когда я имела несчастье лишиться матери, то Пушкин приехал ко мне и был так трогательно внимателен, что я забыла о своей печали и восхищалась им, как гением добра. А 1 февраля 1837 года я плакала и молилась в полумраке Конюшенной церкви, где отпевали погибшего поэта.
3 чтец. «Баллада о чудном мгновении» П.Антокольский.
О, где б судьба ни назначала
Мне безыменный уголок,
Где б ни был я, куда ни мчала
Она смиренный мой челнок,
Где поздний мир мне б ни сулила,
Где б ни ждала меня могила
Везде, везде в душе моей
Благословлю моих друзей
Нет, нет! Нигде не позабуду
Их милых, ласковых речей;
Вдали, один, среди людей
Воображать я вечно буду
Вас, тени прибрежных ив,
Вас, мир и сон тригорских нив.
1 ведущий. «Во глубине лесов сосновых» впервые зазвучали стихи, полные любви и жизни, веры, полные того великого пушкинского оптимизма, который побеждал и «бешенство скуки», и «горечь изгнания».
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.
источник
Удивительными людьми держится мир, его история, его культура. Удивительные люди встречаются не часто, но всё-таки встречаются, и от общения с ними, от их присутствия в нашей жизни хочется жить, делать, верить, тратить себя полней и целесообразней, вглядываться внимательнее в души людей, находить в них искры творческого начала и приобщить их к общему свету.
Это правда: не место красит человека, а человек место. Но иногда и само место очарованием своим благородит человека, делает его лучше, выше, значительней. Это — обоюдная взаимосвязь.
Прекрасны в северо-западной полосе России пушкинские места — эта древняя земля, густо засеянная костьми и политая кровью доблестных битв наших предков. Есть в этих бесконечных холмах и курганах, поросших сосновыми перелесками и березовыми рощами, заглядывающими в тишайшие воды бесчисленных озер западных отрогов Валдайской возвышенности, особая умудряющая и уравновешивающая человека красота.
Эти места когда-то очаровали нашего Пушкина, а он очаровал ими нас в своих стихах.
Не будь в судьбе Пушкина Михайловского, у нас, наверно, не было бы того Пушкина, которым мы дышим с детства.
Рядовой минометного расчета Семен Гейченко не дошел до Пушкинских Гор и не участвовал в боях за эту святую землю.
Его тяжело ранило под Новгородом. Форсировать Великую и Сороть, штурмовать Тригорское и Михайловское, врываться в Свягогорский монастырь пришлось другим.
А бои в этих местах были жестокие. Какое дело было фашистам до святынь русской культуры!
Под знаменитым дубом в Тригорском, под тем самым дубом, при виде которого губы невольно шепчут: «У лукоморья дуб зеленый…», они сделали блиндаж. Само Михайловское было превращено в узел обороны, парк перерыт ходами сообщения, в доме Пушкина была огневая позиция артиллеристов. Колокольня в Святогорском монастыре была взорвана, а могила Пушкина заминирована.
Огонь, дым, пепел да зола, искореженная, оплетенная ржавой колючей проволокой, начиненная минами земля — вот что оставили, отступая, фашисты.
Вместо заповедника — пустыня. Рваная незатянувшаяся рана, боль и мертвая тишина.
Бывший тогда президентом Академии наук Сергей Иванович Вавилов, по старой памяти, через верных друзей разыскал Семена Степановича Гейченко. Он знал его давно как работника Пушкинского дома, как хранителя петергофских дворцов; ценил этого не ведающего покоя ученого, умеющего мыслить и действовать.
Может быть, при встрече кто-нибудь из них произнес вслух, а может, каждый поодиночке, про себя вспомнил пушкинские слова, которые были для них с мальчишества клятвой верности:
Мой друг, Отчизне посвятим Души прекрасные порывы!
— …Я надеюсь на вас. Беритесь. Восстанавливайте! — сказал Сергей Иванович, заканчивая беседу.
Стоял апрель 1945 года. Война подходила к Берлину во всей своей нарастающей силе и беспощадности. Земля оживала. Ее оживлял обретающий свое истинное призвание человек.
В это время на случайных попутных машинах, с вещмешком за плечами, по разъезженной, перевороченной железным тараном войны дороге, и приехал в Пушкинские Горы Семен Степанович Гейченко. Приехал, чтобы остаться здесь навсегда. Никаких «или» не могло быть. Только навсегда!
Надо было расчистить, разгрести эту опоганенную войной землю и на пепле восстановить всё так, как было при Пушкине. Это понимали все, об этом говорилось и в предписании Академии наук. Надо было восстановить равновесие и в своей собственной искореженной войной душе, восстановить эту душу, — об этом знал только он сам да, может быть, догадывалась жена, Любовь Джелаловна, которая приехала к нему вскоре.
Надо было найти в себе силы для этого двойного подвига.
Он отлично понимал, что восстанавливать гораздо трудней, чем строить заново. Но для него слово было делом.
— Ну что ж, милый, начнем… — сказал он не то себе, не то первому скворцу, которого увидел в чудом сохранившейся скворечне на полуобгорелой, иссеченной осколками березе, одиноко стоящей у развалин фундамента домика няни. — Тебе-то легче, у тебя есть скворечник, а у меня ничего нет. Ну, хоть ты пой, — всё-таки веселее…
За скворцами прилетели утки, цапли. Два аиста облюбовали старую ганнибаловскую липу со сбитой снарядом верхушкой и начали вить гнездо. Запела серебряную песню иволга.
— Раз аисты прилетели, значит, всё будет! — Это сказала тетя Шура Федорова, а может быть, дядя Леня Бельков, только что вернувшийся после ранения из госпиталя, а может быть, Вася Шпинев — мастер на все руки. Все они были местные жители, и Пушкин был для них своим, родным человеком. И всем им надо было налаживать свои жизни на этом пустом месте.
Трава пошла в рост. Посеченные осколками березки чудом пускали новые побеги. На треть подпиленная могучая сосна, на которой был наблюдательный пункт и которую фашисты не успели срезать, заплывала смолой и оживала. Из-под векового дуба в Тригорском по бревнышку был вытащен весь блиндаж, а пустое пространство было забито землей и навозом. И дуб стал охорашиваться, и при некоторой доле воображения в его зеленых листьях можно было заметить скрывающихся русалок.
Могила Александра Сергеевича от взрыва оползла, и каменный склеп пришлось перекладывать заново и укреплять.
Всё было растащено, разгромлено, разворовано фашистами. Но директор заповедника и люди, работающие с ним, верили святой верой в то, что всё будет так, как было, и не жалели для этого сил, работая от зари и до зари.
Первым был восстановлен домик няни.
И тетя Шура, полушутя-полусерьезно изображая Арину Родионовну, села у окна светёлки, подперла двумя пальчиками щеку и певучим голосом сказала:
— Вот, бывало, зайдет сюда ко мне Александр Сергеевич и скажет: «А не выпить ли нам, Арина Родионовна?» — «Что ж, — отвечала я, — это можно…» — и шла в погребок за наливочкой, а погребок-то вот тут рядом, под окошком, и был.
Теперь этот погребок тоже восстановлен.
В 1949 году был отстроен дом Пушкина и состоялось торжественное открытие заповедника.
Я хорошо помню прекрасный июньский полнокровный день Пушкинского народного праздника. Я нарочно подчеркиваю народного, потому что на нем, в этот благословенный день, наполненный солнцем и
источник
В первые дни ссылки деревня показалась Пушкину тюрьмой. Бешенству его не было предела. Всё его раздражало. Он хандрил, скандалил, бывал во хмелю. С утра приказывал седлать и уезжал в никуда. Стремительно несущегося всадника можно было встретить очень далеко от Михайловского. И конь и седок возвращались домой в мыле. Он исколесил всю округу — деревни и села Новоржева, Опочки, Острова, Пскова, Порхова.
Потом всё переменилось, и он стал чувствовать себя в деревне как у бога за пазухой. Что же произошло?
Его спасла работа. Он полюбил природу этих мест. Он нашел верных друзей в Тригорском… Но не только это. Он пришел к простым людям, и они пришли к нему. Он полюбил их, и они полюбили его. Перед ним раскрылся мир неизведанного, мир народного творчества. Он стал дневать и ночевать в своих деревнях, часто забегал в людскую. Увидел воочию торжественный обряд русской свадьбы и записал его. Бывал гостем на крестьянских праздниках. Крестил ребят. В радоницу ходил со всеми на могилки и подпевал поминающим мертвых вечно живую песнь «От юности моея мнози борют мя страсти…» Любил зимними вечерами сидеть в людской и в горнице няньки и слушать деревенские сказки и песни. Записывал их и обрабатывал. Полюбил балалайку и понял, что этот нехитрый инструмент — кусок души народной. Он полюбил деревенскую девушку и был любим сам. Хорошо узнал жизнь крестьянского люда не только во всем ее тогдашнем ужасе, но и во всей красе и бессмертии древних обрядов и традиций, познал тайну русского народного характера. Всё это пришло к нему здесь, в Михайловском.
Есть у нас во Пскове, в Государственном архиве, «Ревизские сказки» Михайловского 1825, 1836 и 1838 годов. И благодаря им мы знаем имена людей «мужеска и женска полу», живших в Михайловском, когда там жил и Пушкин. Знаем не только имена людей, но и чем они занимались, в каком были возрасте. В год ссылки поэта их было семнадцать душ, а в год гибели только девять. Остальные по воле родительской или были переведены в Болдино, или взяты в услужение в Петербург.
В «Описи Михайловского, учиненной во исполнение указа Опочецкой дворянской опеки над семьей и имуществом А. С. Пушкина 18 мая 1838 года земским исправником Васюковым и стряпчим Пастуховским при Двух благородных свидетелях», перечислено все движимое и недвижимое имущество сельца Пушкиных, в том числе и дворовые люди.
Авдотья Сергеева, его жена, 61 года, скотница,
ее зять Павел Курочкин, 51 года, кучер, конюх и кузнец,
жена его Авдотья, 36 лет, скотница,
птичница Авдотья Архипова, 37 лет.
Дмитрий Васильев, 31 года, полесовник, сторож и садовник,
Прасковья, племянница Ульяны старой, живущей в Петербурге у А. С. Пушкина няней, 18 лет, по общему хозяйству дворовая,
Настасья Василия Михайлова дочь, 23 лет, в услужении при господском доме и флигелях,
и дочка Андреевой Дарьи, что в Петербурге у Ольги Сергеевны Пушкиной, малолеток 7 лет.
А как они выглядели, сохранились ли их изображения? Считается, что нет. Только утверждение это неверно. Изображения есть.
Весной 1837 года, по просьбе А. И. Тургенева, М. Ю. Виельгорского, Г. А. Строганова, Натальи Николаевны Пушкиной, при содействии псковского губернатора А. Н. Пещурова псковский землемер Илья Степанович Иванов приехал в Михайловское, чтобы запечатлеть вид места, где жил и творил Пушкин. С рисунка Иванова известный художник П. А. Александров сделал литографию. Ее теперь все знают. Она воспроизводилась тысячи раз. На ней изображены двор, усадьба Михайловского, дом поэта, флигеля, куртины, сад, дорожки, Пушкин на коне верхом, Осиповы, едущие в карете, на ветхом крыльце дома няня — Арина Родионовна. Но не только это изобразил Иванов. Есть в литографии еще одна деталь. Все думают, что это просто группа крестьян, изображенная для оживления пейзажа.
А что это за старик с клюкой, идущий мимо усадьбы? А не старик ли это Еремей? А кто эти семеро возвращающиеся с граблями и косами с сенокоса? А может, это и есть дворовые: Прасковья — племянница Ульяны, Настасья Михайлова, Дмитрий Васильев и другие? А что это за маленькая девочка, идущая рядом со взрослыми? Да это, конечно же, дочка Андреевой Дарьи — малолеток с косичками.
Вот и выходит, что «Сельцо Михайловское» Иванова — это не только изображение усадьбы Пушкина, но и портреты близких к нему людей, начиная от Арины Родионовны до девочки-малолетки, дочки Дарьи Андреевой.
Илья Степанович Иванов не был художником. Он был всего лишь землемером-топографом, чертежником. Он, конечно, старался быть точным в своем рисунке. На литографии словно ожившая опись Михайловского. Других изображений исторического сельца у нас нет. Поэтому ивановский рисунок бесценен.
источник
ДВОРОВЫЕ ЛЮДИ МИХАЙЛОВСКОГО
В первые дни ссылки деревня показалась Пушкину тюрьмой. Бешенству его не было предела. Всё его раздражало. Он хандрил, скандалил, бывал во хмелю. С утра приказывал седлать и уезжал в никуда. Стремительно несущегося всадника можно было встретить очень далеко от Михайловского. И конь и седок возвращались домой в мыле. Он исколесил всю округу — деревни и села Новоржева, Опочки, Острова, Пскова, Порхова.
Потом всё переменилось, и он стал чувствовать себя в деревне как у бога за пазухой. Что же произошло?
Его спасла работа. Он полюбил природу этих мест. Он нашел верных друзей в Тригорском… Но не только это. Он пришел к простым людям, и они пришли к нему. Он полюбил их, и они полюбили его. Перед ним раскрылся мир неизведанного, мир народного творчества. Он стал дневать и ночевать в своих деревнях, часто забегал в людскую. Увидел воочию торжественный обряд русской свадьбы и записал его. Бывал гостем на крестьянских праздниках. Крестил ребят. В радоницу ходил со всеми на могилки и подпевал поминающим мертвых вечно живую песнь «От юности моея мнози борют мя страсти…» Любил зимними вечерами сидеть в людской и в горнице няньки и слушать деревенские сказки и песни. Записывал их и обрабатывал. Полюбил балалайку и понял, что этот нехитрый инструмент — кусок души народной. Он полюбил деревенскую девушку и был любим сам. Хорошо узнал жизнь крестьянского люда не только во всем ее тогдашнем ужасе, но и во всей красе и бессмертии древних обрядов и традиций, познал тайну русского народного характера. Всё это пришло к нему здесь, в Михайловском.
Есть у нас во Пскове, в Государственном архиве, «Ревизские сказки» Михайловского 1825, 1836 и 1838 годов. И благодаря им мы знаем имена людей «мужеска и женска полу», живших в Михайловском, когда там жил и Пушкин. Знаем не только имена людей, но и чем они занимались, в каком были возрасте. В год ссылки поэта их было семнадцать душ, а в год гибели только девять. Остальные по воле родительской или были переведены в Болдино, или взяты в услужение в Петербург.
В «Описи Михайловского, учиненной во исполнение указа Опочецкой дворянской опеки над семьей и имуществом А. С. Пушкина 18 мая 1838 года земским исправником Васюковым и стряпчим Пастуховским при Двух благородных свидетелях», перечислено все движимое и недвижимое имущество сельца Пушкиных, в том числе и дворовые люди.
Еремей Сидоров, 75 лет, пастух,
Авдотья Сергеева, его жена, 61 года, скотница,
ее зять Павел Курочкин, 51 года, кучер, конюх и кузнец,
жена его Авдотья, 36 лет, скотница,
птичница Авдотья Архипова, 37 лет.
Дмитрий Васильев, 31 года, полесовник, сторож и садовник,
Прасковья, племянница Ульяны старой, живущей в Петербурге у А. С. Пушкина няней, 18 лет, по общему хозяйству дворовая,
Настасья Василия Михайлова дочь, 23 лет, в услужении при господском доме и флигелях,
и дочка Андреевой Дарьи, что в Петербурге у Ольги Сергеевны Пушкиной, малолеток 7 лет.
А как они выглядели, сохранились ли их изображения? Считается, что нет. Только утверждение это неверно. Изображения есть.
Весной 1837 года, по просьбе А. И. Тургенева, М. Ю. Виельгорского, Г. А. Строганова, Натальи Николаевны Пушкиной, при содействии псковского губернатора А. Н. Пещурова псковский землемер Илья Степанович Иванов приехал в Михайловское, чтобы запечатлеть вид места, где жил и творил Пушкин. С рисунка Иванова известный художник П. А. Александров сделал литографию. Ее теперь все знают. Она воспроизводилась тысячи раз. На ней изображены двор, усадьба Михайловского, дом поэта, флигеля, куртины, сад, дорожки, Пушкин на коне верхом, Осиповы, едущие в карете, на ветхом крыльце дома няня — Арина Родионовна. Но не только это изобразил Иванов. Есть в литографии еще одна деталь. Все думают, что это просто группа крестьян, изображенная для оживления пейзажа.
А что это за старик с клюкой, идущий мимо усадьбы? А не старик ли это Еремей? А кто эти семеро возвращающиеся с граблями и косами с сенокоса? А может, это и есть дворовые: Прасковья — племянница Ульяны, Настасья Михайлова, Дмитрий Васильев и другие? А что это за маленькая девочка, идущая рядом со взрослыми? Да это, конечно же, дочка Андреевой Дарьи — малолеток с косичками.
Вот и выходит, что «Сельцо Михайловское» Иванова — это не только изображение усадьбы Пушкина, но и портреты близких к нему людей, начиная от Арины Родионовны до девочки-малолетки, дочки Дарьи Андреевой.
Илья Степанович Иванов не был художником. Он был всего лишь землемером-топографом, чертежником. Он, конечно, старался быть точным в своем рисунке. На литографии словно ожившая опись Михайловского. Других изображений исторического сельца у нас нет. Поэтому ивановский рисунок бесценен.
источник
Однако можно понять и туристов, среди которых, конечно, не каждый – варвар. Увидеть пещеру для многих плывущих летом по Белой было мечтой. Значит, надо найти пути примирения ученого и туриста. Путь такой, мне кажется, существует. Я обсуждал его с Александром Антоновым и молодым директором заповедника Владимиром Беляниным. Черта примирения лежит не у линии нынешней стражи, а глубже, примерно в ста пятидесяти метрах от входа в пещеру. Сюда следует перенести запор со всеми замками (и пломбами, если нужно!). Природные условия пещеры способствуют этому как нельзя лучше – тут пролегает температурный барьер подземелья, тут есть перемычка, удобная для запора. Таким образом природный музей приобретает «запасник», доступный только ученым и специалистам – спелеологам, а туристы – законное право входа в пещеру.
Для большинства туристов 150-метрового путешествия с фонарем вполне достаточно (Саша: «И вымокнут, и в глине испачкаются, и страху наберутся»). Все остальное о пещере можно было бы узнать, выйдя из нее на лужайку, в небольшом, но хорошо оборудованном музее (план и макет пещеры, цветные диапозитивы с большого маршрута, копии наскальных рисунков, необходимые справки). Такой музей заповеднику могли бы помочь спланировать и оборудовать археологи, управление заповедников могло бы выделить для этого нужные средства, да и небедные профсоюзы, по чьим путевкам приезжают туристы на Белую, могли бы внести свою лепту в разумное разрешение спора. Таков компромисс, кладущий конец никому не нужной, никого не устраивающей войне у входа в знаменитое подземелье.
Разговор пространный по этому частному случаю уместен, мне кажется, потому, что за этим конфликтом стоит явление характерное. Замечательные памятники природы, уникальные заповеданные ценности становятся жертвами своей популярности. Уберечь их можно, только разумно регулируя и регламентируя паломничество. И компромисс, заключенный в грубоватой, но верной старинной мудрости «и волки сыты, и овцы целы», во многих случаях может быть спасителем.
Фото автора. 17 января 1982 г.
На днях я проделал маленький опыт: пятерым разного возраста людям задал один и тот же вопрос: где родился Пушкин? Трое недоуменно подняли брови: как где? – в Михайловском…
Пушкин родился в Москве. Но деревенька не случайно держится в нашей памяти как место рожденья поэта, очень уж многое в поэтическом облике Пушкина связано с этой деревней. Не будь Михайловского в жизни поэта, мы наверняка бы знали иного Пушкина. Несомненно, иного.
Не по своей воле оказавшийся в деревенской глуши, двадцатипятилетний Пушкин положенье свое вначале нашел ужасным. «В первые дни ссылки деревня показалась Пушкину тюрьмой. Бешенству его не было предела. Все его раздражало. Он хандрил, скандалил, бывал во хмелю… Уединенный дедовский дом казался ему пещерой, а сам он отшельником. Его пугали лукавые сны и печальные мысли…» Но проходит немного времени, и вдруг все меняется коренным образом: «он стал чувствовать себя в деревне, как у бога за пазухой». Что же случилось?
Ответ на этот вопрос для нас существует со школьной скамьи. С прополотого разлинеенного петербургского огорода молодое, непокорно вьющееся растение брошено было (авось зачахнет!) в глухое, диковатое место. Но растение поболело лишь малость. Молодыми корнями оно вдруг почувствовало надежную плодородную землю. И все остальное на открытом ветру пространстве – дождь, солнце, снега, соседство диких трав и цветов – дало поселенцу мощную силу. Растение буйно зазеленело и расцвело. Курьез, но сегодня мы должны быть почти благодарны царю Александру за ссылку молодого Александра-поэта в глухую деревню. Он там как будто второй раз родился…
Примерно так я, помню, писал в сочинении, оцененном за прорехи в грамматике тройкой, но отличенном устно «за образность и понимание сути». Наш доброй памяти учитель литературы Николай Васильевич Ларченко не уставал говорить: «Любите деревню. Поэты вырастают в деревне». В доказательство он называл российские деревеньки и первой – Михайловское.
Михайловское в судьбе Пушкина было сначала местом изгнания, потом реально существующим Лукоморьем, потом убежищем, надежным жизненным тылом и, наконец, «милым пределом». Вблизи Михайловского, в Святогорском монастыре, весной 1836 года Пушкин хоронил мать. Незадолго до кончины она со слезами просила увезти ее тело из Петербурга. Словно предчувствуя и свой уже близкий конец (до января 1837 года оставалось несколько месяцев) и размышляя грустно, где упокоиться, Пушкин купил себе место на кладбище. В книге приходов-расходов Святогорского монастыря за 1836 год есть запись: «Получено от г-на Пушкина за место на кладбище 10 рублей…»
Можно представить себе этот последний приезд поэта в дорогие места. Можно представить, какие думы одолевали затравленного жизнью и беспредельно любящего жизнь еще не старого человека. Он чувствовал, что в последний раз видит милые сердцу пригорки, речку, сосны, облака, деревеньки, летящих с юга на север птиц. Наверное, он очень хотел, чтобы память о нем была связана с этим углом России.
Еще раз Пушкин вернулся сюда лежащим в гробу. Возок с печальной поклажей сопровождал окоченевший от горя и от мороза «Савельич» – дядька поэта, спутник всей его жизни Никита Тимофеевич Козлов, так же дорогой для Пушкина человек, как и няня Арина Родионовна. (Дядька с няней состояли в родстве – Никита Тимофеевич был женат на ее дочери.)
Из Святогорского монастыря, где после холодной дороги поставили гроб, дядька побежал в Михайловское с последней службой для дорогого ему человека – звать михайловских мужиков рыть могилу. И загудел колокол. Тот самый, в который, забираясь на колокольню, так любил звонить Пушкин в золотые (ссыльные!) годы пребыванья в Михайловском. Было это ровно 145 лет назад, в студеном феврале 1837 года…
Гете, кажется, говорил: если хочешь узнать поэта, побывай у него на родине. Думаю, иностранец удовлетворится и много поймет, если ему покажут Москву со словами: Пушкин родился тут. Пушкин так велик, что самым первым из всех нас имел бы право сказать, окинув взглядом пространства, на все четыре стороны лежащие от Москвы: это моя Родина. Но поскольку большие явления, как и большая река, начинаются все же с малого – с ключа, с родника, с ручейка, нас, соотечественников поэта, как магнитом притягивает деревенька Михайловское, шутка ли – более миллиона паломников в год! Более миллиона. И так ли уж велика ошибка, когда говорят: Пушкин родился в Михайловском?
Заметки эти – следствие только что прочитанной книги.
Немало найдется людей, прочитавших все, что написано Пушкиным. Немного найдется людей, знающих все, что написано о Пушкине. Литература о великом поэте безбрежна. И каждый год появляется что-нибудь новое. Нарядная, еще пахнущая печатной краской книга «Пушкиногорье» – большой обстоятельный рассказ о Пушкине, обо всем, что его волновало, радовало и вдохновляло во время жизни в Михайловском, о том, как живет Михайловское и все Пушкиногорье сегодня, о том, как все тут было порушено во время войны и как восстало из пепла. Эта книга – о людях, знавших поэта при жизни, и о тех, кто приходит поклониться ему в ныне бегущие дни. Книгу я закрыл с сожаленьем, что она кончилась (часто ли так бывает?), с благодарностью Пушкину и тому, кто поведал о нем.
Как определить жанр этой книги – повесть? путеводитель? исследование? мемуары? По отдельности – все неточно, а вместе – то в самый раз. Автор книги соединил в себе историка, литературоведа, музейного работника, экскурсовода, бытописателя-краеведа, тонкого знатока природы, сердечного друга поэта и, наконец, литератора, у которого «легкий домысел парит над всем открытым, увиденным и познанным в ходе долгой жизни в сельце Михайловском».
Не новостью будет сказать, что Пушкину очень повезло на своего преемника в нынешнем Михайловском. Имя этого человека – Семен Степанович Гейченко – стало по справедливости славным. Если бы «юноше, обдумывающему житье» надо было привести пример цельной, осмысленной, плодотворной, а потому и счастливой жизни, я бы немедленно вспомнил Семена Степановича. В Михайловском он живет уже во много раз дольше, чем сам Александр Сергеевич, – почти сорок лет. И все эти годы неустанных поисков и труда отданы памяти Пушкина. Книга «Пушкиногорье» рассказывает, что тут увидел автор, еще молодой тогда Семен Гейченко, после ухода с псковской земли войны. Казалось, что все потеряно безвозвратно: дом поэта фашисты сожгли, усадьбу разрушили, знаменитый вдохновлявший Пушкина парк изрыли окопами и утыкали минами, спилили для блиндажей вековые деревья («сорок тысяч сосен»), заминировали могилу Пушкина. С этого нуля в 1945 году началось возрожденье Пушкиногорья. Все, кто сумел побывать в Михайловском, знают итоги этих трудов. Прочитавший книжку увидит, как шло возрожденье.
Нелегкое дело – по случайным рисункам, по описаньям, воспоминаньям, осколкам, обломкам восстановить прошлое. Но пройти добросовестно этот путь – лишь половина дела. Нередко реставрация старины подобна восковой кукле – все до мелочи точно, похоже, однако холодно и мертво. «Заставить говорить вещи, постройки, дорожки, деревья!» – такую задачу поставил перед собой Гейченко в Пушкинском заповеднике. И все, кто бывал там, знают: эта высокая цель достигнута. Опыт Гейченко сейчас перенимается, изучается. Пушкинский заповедник стал эталоном музейного дела. Книга Семена Степановича посвящает нас в тайны «одушевленья вещей» и всего, что могло окружать жившего тут полтора века назад дорогого нам человека.
источник
Дорожный тарантас, весело скрипнув колесами, влетел под сень вековых деревьев. «Неужели я дома!» Старинная еловая аллея, посаженная еще дедом, приняла его под свой кров, словно укрывая ото всех, ограждая от мира суеты и волнений. Что ждет впереди: одиночество, покой, забвение? Долгих два года изгнания сотрут из памяти лица друзей, притупят остроту мысли, смирят порывы сердца. Выдержит ли, не сойдет ли с ума от тоски и грусти, не предаст ли самое лучшее, что есть в душе.
Вдалеке замелькали постройки, и вот показался ветхий деревянный дом, весь увитый плющом. Невысокое крыльцо в три ступеньки, простые садовые цветы пестрят под окнами. Перед домом круглая куртина, цветники и дорожки. По обе стороны от него — службы, людская да домик старой нянюшки. А за домом простор необъятный: речка, словно лента самоцветная, течет, переливается, в даль зовет; мельница на берегу руки свои крыльями раскинула; в темных водах озер лес-великан отражается… Красота такая, что удержаться невозможно: «Э-ге-ге-ге. Это я, Сашка Пушкин, домой вернулся. » Крикнул так, замер, прислушался, не откликнется ли кто. Нет, тишина! Расхохотался да с разбегу бросился вниз с холма, в самую глубину прозрачной реки…
Сельцо Михайловское было некогда частью Михайловской губы псковского пригорода Воронича и принадлежало царевне Екатерине Ивановне, племяннице Петра I. Указом императрицы Елизаветы Петровны в 1742 году эта вотчина была пожалована в вечное владение Абраму Петровичу Ганнибалу, прадеду Пушкина, знаменитому «арапу царя Петра» в «воздаяние заслуг, оказанных отечеству».
Когда Абрам Петрович умер, сельцо досталось одному из его сыновей, Осипу Абрамовичу, который построил в Михайловском господский дом, разбил парк с куртинами и цветниками по «аглицкому маниру» и в конце жизни пребывал там безвыездно, украшая и благоустраивая свое имение.
После смерти Осипа Абрамовича Михайловское перешло к его жене Марии Алексеевне, урожденной Пушкиной, а затем — к дочери их Надежде Осиповне, матери поэта.
Впервые Пушкин приехал в Михайловское в 1817 году, после того как окончил лицей, и провел здесь конец июля и август. В 1819 году он жил тут двадцать восемь дней, а с 9 августа 1824 года по 3 сентября 1826 года находился в ссылке, высланный из Одессы по приказу Александра I «за настойчивое распространение свободолюбивых взглядов», за «вольные» стихи и эпиграммы. С 1836 года Михайловское стало принадлежать Пушкину, его брату Льву и сестре Ольге. Брат и сестра хотели продать принадлежавшие им части имения, но Александр Сергеевич слишком любил эти места и дал обязательство выплачивать им определенную сумму.
В последний раз поэт навестил Михайловское в апреле 1836 года, когда привез в Святые Горы для погребения тело своей матери.
Меньше чем через год Александр Тургенев привез в Святогорский монастырь тело самого Пушкина, убитого на Черной речке…
Дом был хоть и большой, да бестолковый. Комнаты большей частью проходные, неуютные, с потертыми обоями и старой мебелью.
Долго выбирал себе кабинет и выбрал не ту, большую комнату с красивым видом на речку и дальние поля, а маленькую, веселую да солнечную, выходящую во двор, где с утра до вечера не смолкал шум деревенской жизни.
Стол поставил посредине: чтобы был простор, чтобы ничто не стесняло. На стену — портрет Байрона, собрата по перу, учителя. А вот и верные друзья — книги. Они повсюду: разложены на столе, на полу, на полке, в старинном шкафу у окна. Без них никуда, они всегда должны быть рядом, под рукой. Спать можно тут же на кушетке, чтобы не отвлекаться, да и топить одну комнату проще. Все на своих местах, но чего-то не хватает, чего-то самого важного…
«В первые дни ссылки деревня показалась Пушкину тюрьмой. Бешенству его не было предела. Все его раздражало. Он хандрил, скандалил, бывал во хмелю. С утра приказывал седлать и уезжал в никуда. Стремительно несущегося всадника можно было встретить далеко от Михайловского. И конь и седок возвращались домой в мыле».
Потом все переменилось, и он стал чувствовать себя в деревне как у бога за пазухой. Что произошло?
Спасла работа. Он полюбил природу этих мест, полюбил свой дом, его тишину и уединение. Стихи рождались из самого воздуха. «В глуши лесов сосновых» зазвучали строки, полные любви к жизни, полные веры в будущее, полные того пушкинского оптимизма, который побеждал и «бешенство скуки», и «горечь изгнанья».
Вдохновенно работал над «Евгением Онегиным». «Лучшего положения для моего поэтического романа нельзя и желать». В Михайловском были задуманы и написаны «Деревня», «Борис Годунов», «Граф Нулин», стихотворения «К морю», «Сожженное письмо», «19 октября», «Пророк» и многие другие.
Свою любовь, свою преданность этим местам Пушкин выразил в знаменитой элегии «Вновь я посетил». Постепенно, шаг за шагом он описывает все, что было дорого его сердцу: и «опальный домик», где жил он со своей бедной няней, и «холм лесистый», и озеро, и дорогу «изрытую дождями», и «три сосны», и «младшую зеленую семью» — «племя младое, незнакомое»…
Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим — и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны…
Прямо за околицей, дальше по берегу Сороти возвышается небольшой холм, Савкина горка. На холме — маленькая часовенка и старинный каменный крест. Крутая тропинка вьется от реки к самой вершине холма. Пушкин сразу облюбовал себе это место для уединенных размышлений. Высокое, просторное, открытое всем ветрам. Как хорошо тут думалось, хотелось, как птица, расправить свои крылья и улететь к иным пределам, к иным далям.
В последний свой приезд он хлопотал о выкупе Савкиной горки. Хотел, чтобы похоронили у старой часовенки, но не успел, не судьба…
Тенистая липовая аллея словно уснула в глубине парка. С двух сторон она заканчивается полукружьями деревьев, образующих естественные зеленые беседки. Легкий ветерок играет старыми листьями на земле, отчего слышится то ли чей-то шепот, то ли шелест удаляющихся шагов… По аллее идут двое — Он и Она, Поэт и его Муза. Он что-то вдохновенно говорит, Она — внимательно слушает.
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное видение,
Как гений чистой красоты…
Эти строки поэт посвятил Анне Петровне Керн, посетившей Михайловское в 1825 году. Липовая аллея — одна их красивейших в парке, она и сейчас носит название «Аллея Керн». Кроме аллеи в Михайловском доме сохранилась еще маленькая скамеечка, та, что сейчас стоит в кабинете поэта. Керн воспоминала, что Пушкин часто сиживал у ее ног на этой скамеечке, читал стихи, мечтал…
Пушкинские строки сопутствуют нам и в другом замечательном заповедном уголке — Тригорском, находящемся неподалеку от Михайловского. В нем некогда жили близкие друзья поэта, большая семья Осиповых-Вульф. «Приют, сияньем муз одетый» — сказал о нем Пушкин. Сюда он бежал, летел, когда хотелось поделиться радостью, счастьем, вдохновением. Здесь находил утешение, когда тоска сжимала сердце и не было больше сил переносить эту одинокую муку…
«Тригорский парк всегда полон радости и юн, как апрель. В нем нет суровых сосен и елей, характерных для Михайловского. Его уютные «домашние» липы и шумные клены, ярко-зеленые березы и серебристые ивы создают ощущение беспредельной солнечности и веселья».
Как и много лет назад, все в Тригорском овеяно Пушкиным. Господский дом, его обстановка, картины, книги, девичье рукоделье, сувениры, которыми поэт любил одаривать юных «дев гор», — все стоит на тех же местах, что и при Пушкине.
Везде, везде в душе моей
Благословлю моих друзей,
Нет, нет, нигде не позабуду
Их милых, ласковых речей,
Вдали, один, среди людей
Воображать я вечно буду
Вас, тени прибережных ив,
Вас, мир и сон тригорских нив…
Совсем другое настроение царит в Петровском, старинной усадьбе Ганнибалов, что расположена на другом конце озера Кучане. Столетние деревья парка замерли в торжественном молчании, словно оберегая тайны давно минувших дней.
Именно это место облюбовал Абрам Петрович Ганнибал, прадед Пушкина, для первоначального обустройства в год, когда места эти пожаловала ему императрица Елизавета. Деревянный двухэтажный дом стоит в глубине регулярного парка. В конце живописной аллеи, на берегу озера, расположена открытая беседка.
Не раз захаживал Пушкин в Петровское навестить своего двоюродного деда Петра Абрамовича Ганнибала. Портреты петровских времен, книги по геометрии, фортификации, астрономии из библиотеки знаменитого предка и рассказы, рассказы, рассказы… Пушкину было интересно все. Он слушал, записывал, уточнял. Вопросы так и сыпались, дед не успевал отвечать. Пушкин грезил наяву, история оживала перед его глазами… Так родился знаменитый роман «Арап Петра Великого».
А вот и еще одно памятное место. Вроде бы к Пушкину оно и не имеет прямого отношения, в стихах его не отмечено, но является неотъемлемой частью всего, что связано с пушкинскими местами.
Через горбатый мостик быстрее вверх по скрипучим деревянным ступенькам к небольшому домику-игрушке. Но нет! Перед глазами надпись: «Прохожий, не торопись! Возьми леечку да полей цветочки, которые растут вдоль дороги. Они очень нуждаются в твоей заботе!» Да, мимо не пройдешь! Берешь леечку, несешь водицы из пруда да поливаешь каждый цветочек, думая да гадая, что за домовой ту надпись написал.
А как все польешь да до домика доберешься, то сразу понимаешь, что домик непростой. Вроде бы видишь его в первый раз, а кажется, что знаком с детства. У крыльца стоит вековой дуб-старожил, на дубе — «златая цепь», вот только кота не хватает. Видно, отошел куда-то по делам своим дозорным. Кругом дома коряги замысловатые стоят, а может быть, и не коряги это вовсе… В окнах — утюги старинные да самовары медные. Настоящий дом для домового.
Его так и звали — «домовой», для своих. А для других — официально — Семен Степанович Гейченко. Он был первым хранителем Михайловского. По крупицам собрал он то, что осталось от пушкинского дома после войны. Да непросто собрал и заново отстроил, но и сделал так, что после многих лет запустения, после всех ужасов войны сюда вернулся «гений Пушкина», вернулось ощущение «Присутствия Пушкина», которое невозможно передать словами.
Кажется, что Пушкин здесь, что просто отлучился к своим друзьям в Тригорское, или засиделся у камина старинного дома Ганнибала, или, нарядившись крестьянином, ускакал на ярмарку в Святогорский монастырь… Здесь все возможно! И все, кто приходит сюда, в пушкинский дом, не просто посетители, они — гости, гости Пушкина. И приходят они с надеждой, что, может быть, долгожданная встреча состоится…
И не стоит удивляться, если за поворотом извилистой дороги вдруг мелькнет знакомый силуэт: русая кудрявая голова, быстрая походка, в руке — неизменная железная трость.
«Эй, Александр Сергеевич, постой. А что же с Онегиным-то, чем кончилось?»
«Потом, братец, потом, спешу! Обожди, коли можешь…»
Прокричит еще что-то, палкой махнет да и скроется меж могучих старых сосен…
источник
Дорожный тарантас, весело скрипнув колесами, влетел под сень вековых деревьев. «Неужели я дома!» Старинная еловая аллея, посаженная еще дедом, приняла его под свой кров, словно укрывая ото всех, ограждая от мира суеты и волнений. Что ждет впереди: одиночество, покой, забвение? Долгих два года изгнания сотрут из памяти лица друзей, притупят остроту мысли, смирят порывы сердца. Выдержит ли, не сойдет ли с ума от тоски и грусти, не предаст ли самое лучшее, что есть в душе.
Вдалеке замелькали постройки, и вот показался ветхий деревянный дом, весь увитый плющом. Невысокое крыльцо в три ступеньки, простые садовые цветы пестрят под окнами. Перед домом круглая куртина, цветники и дорожки. По обе стороны от него — службы, людская да домик старой нянюшки. А за домом простор необъятный: речка, словно лента самоцветная, течет, переливается, в даль зовет; мельница на берегу руки свои крыльями раскинула; в темных водах озер лес-великан отражается. Красота такая, что удержаться невозможно: «Э-ге-ге-ге. Это я, Сашка Пушкин, домой вернулся. » Крикнул так, замер, прислушался, не откликнется ли кто. Нет, тишина! Расхохотался да с разбегу бросился вниз с холма, в самую глубину прозрачной реки.
Сельцо Михайловское было некогда частью Михайловской губы псковского пригорода Воронича и принадлежало царевне Екатерине Ивановне, племяннице Петра I. Указом императрицы Елизаветы Петровны в 1742 году эта вотчина была пожалована в вечное владение Абраму Петровичу Ганнибалу, прадеду Пушкина, знаменитому «арапу царя Петра» в «воздаяние заслуг, оказанных отечеству».
Когда Абрам Петрович умер, сельцо досталось одному из его сыновей, Осипу Абрамовичу, который построил в Михайловском господский дом, разбил парк с куртинами и цветниками по «аглицкому маниру» и в конце жизни пребывал там безвыездно, украшая и благоустраивая свое имение.
После смерти Осипа Абрамовича Михайловское перешло к его жене Марии Алексеевне, урожденной Пушкиной, а затем — к дочери их Надежде Осиповне, матери поэта.
Впервые Пушкин приехал в Михайловское в 1817 году, после того как окончил лицей, и провел здесь конец июля и август. В 1819 году он жил тут двадцать восемь дней, а с 9 августа 1824 года по 3 сентября 1826 года находился в ссылке, высланный из Одессы по приказу Александра I «за настойчивое распространение свободолюбивых взглядов», за «вольные» стихи и эпиграммы. С 1836 года Михайловское стало принадлежать Пушкину, его брату Льву и сестре Ольге. Брат и сестра хотели продать принадлежавшие им части имения, но Александр Сергеевич слишком любил эти места и дал обязательство выплачивать им определенную сумму.
В последний раз поэт навестил Михайловское в апреле 1836 года, когда привез в Святые Горы для погребения тело своей матери.
Меньше чем через год Александр Тургенев привез в Святогорский монастырь тело самого Пушкина, убитого на Черной речке.
Дом был хоть и большой, да бестолковый. Комнаты большей частью проходные, неуютные, с потертыми обоями и старой мебелью.
Долго выбирал себе кабинет и выбрал не ту, большую комнату с красивым видом на речку и дальние поля, а маленькую, веселую да солнечную, выходящую во двор, где с утра до вечера не смолкал шум деревенской жизни.
Стол поставил посредине, чтобы был простор, чтобы ничто не стесняло. На стену — портрет Байрона, собрата по перу, учителя. А вот и верные друзья — книги. Они повсюду: разложены на столе, на полу, на полке, в старинном шкафу у окна. Без них никуда, они всегда должны быть рядом, под рукой. Спать можно тут же на кушетке, чтобы не отвлекаться, да и топить одну комнату проще. Все на своих местах, но чего-то не хватает, чего-то самого важного.
«В первые дни ссылки деревня показалась Пушкину тюрьмой. Бешенству его не было предела. Все его раздражало. Он хандрил, скандалил, бывал во хмелю. С утра приказывал седлать и уезжал в никуда. Стремительно несущегося всадника можно было встретить далеко от Михайловского. И конь и седок возвращались домой в мыле».
Потом все переменилось, и он стал чувствовать себя в деревне как у бога за пазухой. Что произошло?
Спасла работа. Он полюбил природу этих мест, полюбил свой дом, его тишину и уединение. Стихи рождались из самого воздуха. «В глуши лесов сосновых» зазвучали строки, полные любви к жизни, полные веры в будущее, полные того пушкинского оптимизма, который побеждал и «бешенство скуки», и «горечь изгнанья».
Вдохновенно работал над «Евгением Онегиным». «Лучшего положения для моего поэтического романа нельзя и желать». В Михайловском были задуманы и написаны «Деревня», «Борис Годунов», «Граф Нулин», стихотворения «К морю», «Сожженное письмо», «19 октября», «Пророк» и многие другие.
Свою любовь, свою преданность этим местам Пушкин выразил позже в знаменитой элегии «Вновь я посетил». Постепенно, шаг за шагом он описывает все, что было дорого его сердцу: и «опальный домик», где жил он со своей бедной няней, и «холм лесистый», и озеро, и дорогу, «изрытую дождями», и «три сосны», и «младшую зеленую семью» — «племя младое, незнакомое».
Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим — и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны.
Прямо за околицей, дальше по берегу Сороти, возвышается небольшой холм — Савкина горка. На холме — маленькая часовенка и старинный каменный крест. Крутая тропинка вьется от реки к самой вершине холма. Пушкин сразу облюбовал себе это место для уединенных размышлений. Высокое, просторное, открытое всем ветрам. Как хорошо тут думалось! Хотелось, как птица, расправить свои крылья и улететь к иным пределам, к иным далям.
В последний свой приезд он хлопотал о выкупе Савкиной горки. Хотел, чтобы похоронили у старой часовенки, но не успел, не судьба.
Тенистая липовая аллея словно уснула в глубине парка. С двух сторон она заканчивается полукружьями деревьев, образующих естественные зеленые беседки. Легкий ветерок играет старыми листьями на земле, отчего слышится то ли чей-то шепот, то ли шелест удаляющихся шаговѕ По аллее идут двое — Он и Она, Поэт и его Муза. Он что-то вдохновенно говорит, Она внимательно слушает.
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Эти строки поэт посвятил Анне Петровне Керн, посетившей Михайловское в 1825 году. Липовая аллея — одна из красивейших в парке, она и сейчас носит название «Аллея Керн».
Кроме аллеи в Михайловском доме сохранилась еще маленькая скамеечка, та, что сейчас стоит в кабинете поэта. Керн вспоминала, что Пушкин часто сиживал у ее ног на этой скамеечке, читал стихи, мечтал.
Пушкинские строки сопутствуют нам и в другом замечательном заповедном уголке — Тригорском, находящемся неподалеку от Михайловского. В нем некогда жили близкие друзья поэта, большая семья Осиповых-Вульф. «Приют, сияньем муз одетый» — сказал о нем Пушкин. Сюда он бежал, летел, когда хотелось поделиться радостью, счастьем, вдохновением. Здесь находил утешение, когда тоска сжимала сердце и не было больше сил переносить эту одинокую муку.
«Тригорский парк всегда полон радости и юн, как апрель. В нем нет суровых сосен и елей, характерных для Михайловского. Его уютные Чдомашние“ липы и шумные клены, ярко-зеленые березы и серебристые ивы создают ощущение беспредельной солнечности и веселья».
Как и много лет назад, все в Тригорском овеяно Пушкиным. Господский дом, его обстановка, картины, книги, девичье рукоделье, сувениры, которыми поэт любил одаривать юных «дев гор», — все стоит на тех же местах, что и при Пушкине.
Везде, везде в душе моей
Благословлю моих друзей,
Нет, нет, нигде не позабуду
Их милых, ласковых речей,
Вдали, один, среди людей
Воображать я вечно буду
Вас, тени прибережных ив,
Вас, мир и сон тригорских нив.
Совсем другое настроение царит в Петровском, старинной усадьбе Ганнибалов, что расположена на другом конце озера Кучане. Столетние деревья парка замерли в торжественном молчании, словно оберегая тайны давно минувших дней.
Именно это место облюбовал Абрам Петрович Ганнибал, прадед Пушкина, для первоначального обустройства в год, когда места эти пожаловала ему императрица Елизавета. Деревянный двухэтажный дом стоит в глубине регулярного парка. В конце живописной аллеи, на берегу озера, расположена открытая беседка.
Не раз захаживал Пушкин в Петровское навестить своего двоюродного деда Петра Абрамовича Ганнибала. Портреты петровских времен, книги по геометрии, фортификации, астрономии из библиотеки знаменитого предка и рассказы, рассказы, рассказыѕ Пушкину было интересно все. Он слушал, записывал, уточнял. Вопросы так и сыпались, дед не успевал отвечать. Пушкин грезил наяву, история оживала перед его глазамиѕ Так родился знаменитый роман «Арап Петра Великого».
А вот и еще одно памятное место. Вроде бы к Пушкину оно и не имеет прямого отношения, в стихах его не отмечено, но является неотъемлемой частью всего, что связано с пушкинскими местами.
Через горбатый мостик быстрее вверх по скрипучим деревянным ступенькам к небольшому домику-игрушке. Но нет! Перед глазами надпись: «Прохожий, не торопись! Возьми леечку да полей цветочки, которые растут вдоль дороги. Они очень нуждаются в твоей заботе!» Да, мимо не пройдешь! Берешь леечку, несешь водицы из пруда и поливаешь каждый цветочек, думая да гадая, что за домовой ту надпись написал.
А как все польешь да до домика доберешься, то сразу понимаешь, что домик непростой. Вроде бы видишь его в первый раз, а кажется, что знаешь его с детства. У крыльца стоит вековой дуб-старожил, на дубе — «златая цепь», вот только кота не хватает. Видно, отошел куда-то по делам своим дозорным. Кругом дома коряги замысловатые стоят, а может быть, и не коряги это вовсеѕ В окнах — утюги старинные да самовары медные. Настоящий дом для домового.
Его так и звали — «домовой», для своих. А для других — официально — Семен Степанович Гейченко. Он был первым хранителем Михайловского. По крупицам собрал он то, что осталось от пушкинского дома после войны. Да не просто собрал и заново отстроил, но и сделал так, что после многих лет запустения, после всех ужасов войны сюда вернулся «гений Пушкина», вернулось ощущение «Присутствия Пушкина», которое невозможно передать словами.
Кажется, что Пушкин здесь, что просто отлучился к своим друзьям в Тригорское, или засиделся у камина старинного дома Ганнибала, или, нарядившись крестьянином, ускакал на ярмарку в Святогорский монастырьѕ Здесь все возможно! И все, кто приходит сюда, в пушкинский дом, не просто посетители, они — гости. Гости Пушкина. И приходят они с надеждой, что, может быть, долгожданная встреча состоитсяѕ
И не стоит удивляться, если за поворотом извилистой дороги вдруг мелькнет знакомый силуэт: русая кудрявая голова, быстрая походка, в руке — неизменная железная трость.
«Эй, Александр Сергеевич, постой! А что же с Онегиным-то, чем кончилось?»
«Потом, братец, потом, спешу! Обожди, коли можешь. »
Прокричит еще что-то, палкой махнет да и скроется меж могучих старых сосен.
источник
10 февраля – день Памяти русского поэта Александра Сергеевича Пушкина, творческая жизнь которого неразрывно связана с Псковской губернией. Сюда, в имение Михайловское, его привозили ребенком. Сюда приезжал он юношей — после окончания Лицея. Здесь он провел и годы ссылки — с августа 1824 по сентябрь 1826 гг.
Вдохновленный первозданной природой и историей этих мест, а также атмосферой русского быта и бытия, поэт создал здесь более ста произведений (трагедию «Борис Годунов», центральные главы романа «Евгений Онегин», поэму «Граф Нулин», стихотворения «Деревня», «Пророк», «Я помню чудное мгновенье», «Вновь я посетил» и многие другие).
Здесь меня таинственным щитом
Святое провиденье осенило,
Поэзия, как Ангел-утешитель, спасла меня
И я воскрес душой.
Духовному воскресению поэта способствовало и соприкосновение со Святогорским монастырем — «хранителем заветов старого русского благочестия», а также простыми и сердечными людьми, живущими здесь. Пушкин испытал на Псковщине настоящее перерождение, обогатившее его как человека и как художника-творца и давшее импульс всему творчеству в дальнейшем. Но все случилось далеко не сразу:
(«У Лукoморья». С. С. Гейченкo. Лениздат, 1977).
Эти воспоминания мы находим в книге Семена Степановича Гейченко – знаменитого музееведа и просветителя, доброго Домового – директора и хранителя Пушкинского музея-заповедника. Во многом именно благодаря подвижническому труду этого человека сегодня заповедник – то, что вдохновляет поэтов, художников, музыкантов на созидающее творчество.
Все мы знаем, что смерть Пушкина была трагической: на Чёрной речке в тот далёкий роковой январский день — 27 января (8 февраля по новому стилю) 1837 года не дрогнувшая рука Жоржа Дантеса произвела сокрушительный выстрел по гению русского слова. А спустя два дня, 29 января (10 февраля) сердце 37 летнего гения русской словесности перестало биться навсегда….
Поэту дали пистолет. Поэту — дали!
Заместо далей и карет, заместо талий.
Взамен гусарских эполет
Поэту дали пистолет…
И пулю круглую в живот
Поэту дали.
Поэту дали пистолет в живую руку,
Как будто может он держать такую штуку,
Чтоб осквернилась на века чужим предметом
Одна нежнейшая рука — рука поэта.
Эти строки принадлежат псковской поэтессе Наталье Лаврецовой. И, безусловно, это стихотворение – не единственное в псковской литературе посвящение Александру Сергеевичу Пушкину. В поэтическом ларце каждого автора мы обязательно находим строки в память о великом поэте.
Ступени вверх. Ступени на Синичью.
Как круто камни кем-то сложены!
А наверху, у храма, гомон птичий
И тихая могила у стены.
Ступени солнцем северным согреты,
Стёрт камень их за годы неспроста.
Там, наверху, — пристанище Поэта,
Поэзии российской высота.
Эти строки псковской поэтессы Ирены Панченко напоминают о том, что Пушкин ведь завещал похоронить себя именно в Святых Горах. Почему же здесь? «А хoрoшo же здесь! Высоко. Сухо. Деревья шумят. Никакой тебе суеты. И этот белый древний храм, словно богатырь, и этот посёлок, по которому он часто хаживал сюда, в обитель древнюю. И вдруг он ясно представил себе собственную «таинственную сень». Я – где? Где? Там, в свинском Петербурге? О, нет! Ни за что. Здесь! Только здесь. Здесь хорошо… Лучше кладбища, чем в моей псковской деревне, вряд ли где в другом месте сыщешь. Земля не земля, а пух. А вид. Вид вокруг – загляденье…» — Пушкин А. С.» («У Лукoморья». С. С. Гейченкo. Лениздат, 1977).
Завет поэта был исполнен — Святогорский монастырь стал последним его приютом. 6/18 февраля 1837 года после заупокойной панихиды в южном приделе монастырского храма, отслуженной архимандритом Геннадием, тело поэта было предано земле у алтарной стены.
(«У Лукoморья». С. С. Гейченкo. Лениздат, 1977)
Максимов Кондрат Евдокимович (Россия, 1894-1981) Прибытие тела А.С. Пушкина в Святогорский монастырь
В тени дерев, в Святых Горах,
Близ храма скромная могила
Любимого поэта прах
Покоем вечным осенила.
И крест без надписи стоит,
Зарос травой в забвеньи диком.
Но сердцу что-то говорит
Здесь о родном и о великом.
И скоро гордый мавзолей,
Украсив холм уединенный,
Укажет, где в тени ветвей
Лежит поэт наш вдохновенный.
Так после смерти Пушкина написал псковский губернатор Федор Федорович Бартоломей. Он посвятил свое стихотворение не только памяти великого поэта, но и образу мраморного памятника над его могилой, который появился здесь спустя 4 года после его смерти.
Памятник очень прост и строг: на трех гранитных четырехугольных плитах, суживающихся кверху, белый мраморный обелиск с нишей, в которой стоит мраморная урна, покрытая покрывалом. Над нишей — скрещенные факелы, над ними лавровый венок. На гранитном цоколе высечены слова: «Александр Сергеевич Пушкин. Родился в Москве 26-го мая 1799 года. Скончался в С.-Петербурге 29-го января 1837 года».
Места, которым знакомо пушкинское вдохновенье, постановлением Малого Совнаркома РСФСР от 17 марта 1922 года были признаны заповедными и взяты под охрану государства. Сегодня Пушкинский Заповедник — уникальный памятник русской культуры национального значения. Он овеян народной любовью и вызывает интерес не только у русских любителей поэзии, но и во всем мире.
Ты был в Михайловском, дружище?
Сходи. Ты там познаешь Русь.
Все, что мятежным сердцем ищем,
Ты там найдешь. Я спорить не берусь,
Коль кто-то усомнится в этом.
Отсюда так прозрачна даль!
В душе становится поэтом
Любой приехавший сюда.
Ты там услыши песню солнца
И вызов злу, бесчестью суд.
Усадьбы светлые оконца
Тебя, как гостя, позовут.
Ты там душою станешь чище.
Светлеет разум в звуках лир.
Ты был в Михайловском, дружище?
Сходи. Ты там познаешь мир.
Прав Иван Васильевич Виноградов – Пушкиногорье – это особый мир, здесь даже воздух пропитан пушкинским гением, а зрячий сердцем человек обязательно почувствует разлитую в природе заповедника красоту, простоту, ясность, сердечность. Здесь прекрасные первозданные леса и бескрайние поля, здесь «дуб зеленый» и «скамья Онегина» на склоне туманной Сороти, здесь Пушкин жив и он всегда рядом, нашептывает шелестом листьев нам свои поэтические строки.
«Переступив границу заповедника, мы вступаем в особый мир, где каждый миг твоей жизни и каждый шаг исполнены высокого значения. Тут вспоминаешь Пушкина, хотя живым его никогда не видел, здесь он жив! Он реален. Мы предвидим его появление и уходим в убеждении, что слышали его голос. Сколько раз ни приезжаешь сюда — глядишь на эту природу, на этот скромный уют, и новым смыслом оживляются давно знакомые строки. И — словно повернулись стрелки веков,- возвращается ушедшее время. Оно сопрягается с будущим временем и с твоим, и знаешь, что заповедник будет жить великою жизнью для потомков, для поэзии, для России, для мира! Всегда!»
Ушел наш любимый поэт в самом развитии своих творческих сил и унес с собой некую великую тайну, разгадывать которую суждено нам на протяжении всей нашей земной жизни, а, быть может, и вечности, ибо душа человека, по счастью нашему и спасению, вечна. И, если вы еще не осознали эту непреложную истину нашего бытия, то отправьтесь на Святую Синичью – место, где время остановилось.
«С Синичьей Святой горы далеко окрест разливается голос колокола. Серебро его печальной песни сливается с радостью золотых солнечных лучей, тишиной невесомого кружения снегопада, словами молитвы о Пушкине, о России, о каждом из нас. Слышите?!» (Г. Н. Василевич, директор Пушкинского заповедника).
Нет, не покой бесстрастный —
Здесь величье;
Нет, не бесплодный стон —
Глагол в сердца:
Святые Горы вкруг горы Синичьей,
Как тысяча венков
Вокруг венца.
Он здесь, поэт,-
От радости до боли,
В России весь,
С отчизной навсегда.
Он щедр и горд.
Он — дружба, вера, воля.
И что ему года и холода.
Не выстынет,
С таким огнем воспетый,
И пыл сердец,
И гордый дух славян.
Пока лучится солнце над планетой,
Не властна тьма над солнцем россиян!
Литература:
- Виноградов, Иван Васильевич. Клятва: Стихотворения / Предисл.И.Ф.Курчавова. — М.: Сов.Россия, 1984. — 61 с.
- Григорьев Игорь Николаевич. Целую руки твои : лирика. – Л. : Лениздат, 1975. – 112 с.
- Гейченко, Семён Степанович. У лукоморья: Рассказывает хранитель Пушк. заповедника / Авт. вступ. ст. М. Дудин; Рис.В.М.Звонцова. — 3-е изд., доп. — Л. : Лениздат, 1977. — 384с.
- Лаврецова Наталья Анатольевна. Числюсь по России : стихи / Лаврецова Наталья Анатольевна — Псков : Псковское возрождение, 2003. — 128 с., 1 л.
- Панченко Ирена Язеповна. Осень тоже красива : стихотворения / Панченко Ирена Язеповна / Ирена Панченко ; [худож. И. Я. Панченко ; ред., авт. вступ. ст. А. П. Казаков]. — Псков : [б. и.], 2008.
источник